МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ. СТУПЕНЬ ПЕРВАЯ. ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ ЧУДЕСНЫЕ

Анастасия Павлюченкова ("Школьный Вестник" №1 за 2019 г.)

МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ

Ступень первая. Школьные годы чудесные

Инклюзия или коррекционное обучение — можно ли однозначно сказать, что лучше? Полагаю, нет, и в каждом случае вопрос нужно решать сугубо индивидуально, учитывая общее состояние здоровья ребёнка, его умственные способности, коммуникативные навыки, уровень стрессоустойчивости и характер, а если это массовая школа, то и её готовность взять ответственность за особенного ученика. Не претендуя на звание эксперта в данной области, хочу рассказать о собственном опыте обучения в самой обычной общеобразовательной школе.

Стать бы первоклашкой!

О том, что у меня плохое зрение, стало известно только в подготовительной группе детского сада. До этого ни я сама, ни воспитатели, ни родители ничего подозрительного не замечали. Окулист на ежегодном осмотре всегда ставил единицу, а тут резко — 0,2. Вероятно, причиной всему стал перенесённый мной в шесть лет грипп, быть может, он лишь активировал болезнь, дремавшую где-то глубоко в генах. Вся семья, конечно, была в шоке, мама и бабушки обливались слезами, но горе горем, а нужно было срочно оформлять инвалидность и определяться со школой, куда я, вопреки опасениям взрослых, так наивно и отчаянно рвалась, ещё не представляя, что меня ждёт впереди. В конце концов, не зря же я посещала в детсаду модную в то время «Школу Петровича», где нас научили выводить на бумаге всякие петельки и замысловатые закорючки!
Одни врачи настоятельно советовали родителям отправить меня в Бежецкую школу-интернат, другие, напротив, отговаривали, мотивируя тем, что через пару месяцев родные меня не узнают, ведь там учатся дети не только со зрительными, но и с ментальными нарушениями. Такой вариант нами, вообще-то, и не рассматривался. О существовании в Твери коррекционной школы III — IV вида мы тогда даже не догадывались, а потому отправились подавать документы в ближайшую от дома среднюю школу, где училась моя мама. Приняли меня абсолютно беспрепятственно, и это несмотря на то, что тогда, в 1998 году, ни о какой инклюзии никто и понятия-то не имел.
Как и все дети, я прошла стандартное собеседование у психолога, по итогам которого специалист определила, в каком из трёх параллельных классов я буду учиться. Мнение родителей, безусловно, тоже учитывалось, однако мои близкие, не будучи людьми амбициозными, видимо, и не представляли для меня блестящего будущего, а потому и никаких особых пожеланий не высказали. Так я и попала не в класс «А» — к отстающим, не в «Б» — к умницам и умникам, а в класс «В» — к середничкам.
Поначалу в школу меня провожали родители, а встречала прабабушка. Пообвыкшись, я стала ходить сама. В раздевалке я всегда старалась запомнить, куда повесила одежду, чтобы потом подслеповато не ощупывать все куртки подряд и случайно не схватить чужую. Наш класс находился на самом верхнем, третьем, этаже, да ещё в самом конце коридора, где была шведская стенка, поэтому блуждать мне не приходилось, тем более что от соседнего коридора нас отгораживали полузакрытые двери, за которыми во всю кипела бурная жизнь старшеклассников.
Первая учительница, Фадеева Галина Валентиновна, очень меня любила, наверное, потому, что я была старательная и хорошо училась. Правда, если в первом классе я умудрялась читать быстрее и выразительнее всех, то уже во втором не справилась с техникой чтения и получила заслуженную двойку, которую, конечно же, старательно исправила в дневнике. Обман, разумеется, тут же вскрылся, за что меня ждал неслабый нагоняй. Родители, к сожалению, долго не могли свыкнуться с моими особенностями и понять, насколько плохо я вижу, поэтому частенько ругали за то, что смотрю не в глаза, медленно читаю и пишу как курица лапой. Впрочем, моей соседки по парте — армянской девочке Розетте, — для которой с лёгкой руки Галины Валентиновны я служила эталоном прилежности, это ни капельки не мешало списывать из моей тетради всё до последней точки.

Сложные задания

Когда в 5 классе мы стали заниматься в разных кабинетах, я панически боялась отбиться от ребят и, потерявшись, опоздать на урок, однако довольно быстро стала ориентироваться не хуже зрячих. Сидела я всегда на первой парте среднего ряда, хотя на доске изначально ничего не видела, в принципе, могла бы разместиться и где-нибудь на «камчатке». Но сказать, что не вижу, жутко стеснялась. Мне, конечно, разрешали подходить к доске, но на контрольной было неудобно весь урок бегать туда-сюда и мешать одноклассникам, загораживая им доску. Поэтому, неправильно списав задания, я получала неудовлетворительные отметки. Позже учителя стали давать мне отдельный листочек с заданиями, но чтобы разобрать чужой почерк, приходилось прилагать огромные усилия и тратить на это много времени, так что, несмотря на кладезь знаний в голове, показать хорошие результаты мне удавалось крайне редко.
В средней школе практически все проверочные работы мы писали по методичкам, в которых, во-первых, обычно был мелкий шрифт, во-вторых, раздавали их по одной на парту, а при таких условиях я, естественно, ничего рассмотреть не могла. Прилюдно пользоваться лупой я стеснялась, хотя дома только она меня и спасала, когда я переписывала из учебников упражнения и перечитывала собственные конспекты. А их было много, особенно в старших классах, поэтому на домашние задания у меня, конечно, уходило гораздо больше времени, чем у сверстников. И хорошо, если учитель продиктует домашнее задание, в противном случае, чтобы узнать его у одноклассников, приходилось выдумывать различные предлоги, мол, не успела или забыла записать, лишь бы не признаваться, что не вижу.
Только в 7 классе нам с моей лучшей подругой наконец-то разрешили сидеть вместе. При необходимости она шёпотом читала мне параграфы и диктовала задания, а на уроке географии в открытую орудовала карандашом не только в своей, но и в моей контурной карте. Разумеется, ни в атласе, ни даже на большой географической карте, висящей на доске, рассмотреть я ничего не могла, показать тем более, поэтому все зачёты сдавала устно, благо теории в этом предмете вполне достаточно. И всё же назвать меня знатоком географии, конечно, нельзя даже с большой натяжкой.
У доски я отвечала довольно часто. Мне, наверное, было даже проще, чем остальным, ведь я не видела обращённых на меня десятков пар глаз. Писать мелом на доске было трудновато, тем более что зрение потихонечку падало, но в целом получалось вполне разборчиво и даже ровно. На алгебре, например, либо учитель, либо кто-то из одноклассников диктовал мне пример, а решала я его, производя все действия исключительно в уме и совсем не глядя на написанное. Поскольку я всегда легко могла представить в пространстве любую геометрическую фигуру, увидеть её сечение, параллели и прочие воображаемые линии, задачи я решала без рисунка, при этом правильно указывая все углы, чем немало удивляла нашу шестую по счёту математичку. Для меня же это было делом обыденным, так как мы с папой частенько разгадывали анаграммы различной сложности, и я на слух составляла слово быстрее, чем папа, глядя на буквы.
Начиная со средней школы, учебники по всем устным предметам вроде истории, обществознания, а также по биологии, химии и физике мне читала мама. А вот к литературе все мои близкие относились, мягко говоря, прохладно, поэтому мне приходилось читать либо самой с помощью лупы, либо вместе с подругой во время летних каникул. Понятно, что к моменту изучения нами того или иного произведения некоторые я просто не успевала прочитать и проверку на знание текста с треском проваливала. Но и вопросы, надо сказать, были довольно коварными. Мне кажется, даже внимательно прочитав эпопею «Война и мир», можно не запомнить, какие серьги надела Наташа Ростова на свой первый бал. И хотя фабула большинства произведений была известна мне лишь по рассказам одноклассников и обсуждению на уроках, за сочинения у меня всегда были только хорошие оценки. К сожалению, о существовании шрифта Брайля я тогда и не подозревала, как, собственно, и о библиотеке для слепых, в фонде которой наверняка нашлись бы аудиокниги по школьной программе. Увы, не знала я и о скринридерах, с помощью которых могла бы самостоятельно читать в электронном виде не только художественную литературу, но и абсолютно все учебники.
Когда класс начинал читать вслух по цепочке, я просто теряла дар речи: и прочесть ничего не могла, и сказать об этом не решалась — так и сидела молча, тупо уставившись в книгу и едва сдерживая слёзы. Со временем мою очередь просто стали пропускать, а на уроке иностранного языка, как правило, кто-нибудь из группы зачитывал предложение, и мне оставалось только перевести его на слух. Устные же пересказы всегда отскакивали у меня от зубов, причём в самом прямом смысле, что не удивительно, ведь в отличие от одноклассников я не могла подсмотреть в учебник или тетрадь, и рассчитывать приходилось исключительно на собственную память. Все стихи, а их мы учили как минимум по несколько штук в неделю, я, как примерная ученица, сдавала в первых рядах. Сейчас даже представить трудно, как я всё это запоминала, но тренировка — великая вещь!

Экзамены кончатся скоро

С первого учебного дня самым любимым моим предметом стал русский язык, поэтому в плане грамотности я нередко давала фору единственному в классе отличнику. Правда, иногда преподаватель снижала мне оценку за малейшую погрешность, что, в общем-то, только стимулировало меня к совершенствованию знаний. И не зря. Однажды нам с подругой как главным грамотеям довелось принимать у семиклашек нечто вроде экзамена по русскому языку, а в День учителя по сложившейся в нашей школе традиции вести уроки у малышей. Однако в ежегодной олимпиаде по любимому предмету я участвовала лишь однажды и никакого места не заняла. Причина банальна — не уложилась в отведённое время, так как читать задание с листа пришлось самой и помогать мне никто не собирался. До последнего дня, проведённого в стенах школы, я писала от руки ручкой, хотя к старшим классам зрение снизилось почти до пяти сотых. Несмотря на то, что тетради я всегда выбирала с самыми чёткими клеточками и линеечками, нагрузка на глаза была колоссальной. Думаю, знай я тогда о «говорящем» компьютере, зрительные потери удалось бы значительно минимизировать.
Отношения с одноклассниками, в принципе, складывались весьма неплохо. Находились, конечно, любители подразнить, тем более что я была не только слабовидящей, но и пышечкой. Впрочем, обзывали и совершенно здоровых, умных и симпатичных сверстников, ведь в первую очередь это способ обратить на себя внимание, а уже потом подколоть и самоутвердиться за счёт другого, так что я старалась не реагировать на такие вещи. В 5 классе к нам пришёл новенький мальчик, у которого один глаз не видел вообще, а на втором было стопроцентное зрение. Представьте себе, он тоже умудрялся подтрунивать надо мной.
Друзей, которых действительно можно было таковыми назвать, у меня в школе было немного — всего пара-тройка девчонок, но причина крылась, скорее, не в моём зрении, а в моём характере. Вообще, весь наш не очень дружный класс делился на группы по 3 — 4 человека, что называется, по интересам, но так или иначе я общалась абсолютно со всеми ребятами, в том числе с мальчишками. Бывало, что одноклассники совершенно неожиданно для меня заявляли учителю: «А дайте ей побольше времени, она плохо видит». Иногда даже вступали с педагогами в прения, если те, к примеру, утверждали, что острота зрения не влияет на скорость чтения. Сама бы я, честно говоря, сидела тихо, как мышка, и не посмела бы потребовать для себя каких-то привилегий. Но некоторые послабления у меня всё же были. Так, не сразу, но врачи дали мне освобождение от физкультуры, черчения, информатики, труда и мировой художественной культуры, хотя на рисование, как ни странно, я ходила и даже получала пятёрки. По классу и по школе дежурила наравне со всеми, а вот на уборку территории могла ходить по собственному желанию.
Первая тройка в четверти появилась у меня только в 7 классе, причём совершенно несправедливо. За самостоятельную работу из шести заданий, в которой на пять вопросов я ответила абсолютно верно, преподаватель по физике поставил оценку «удовлетворительно», и как я ни билась, пытаясь доказать свою правоту, позорная для меня как для хорошистки «тройка» осталась на прежнем месте. Само собой, на этом моя любовь к физике закончилась. Ещё через год ушла наша уже третья учительница математики, алгебру и геометрию стали преподавать разные педагоги. Но если с алгеброй всё было в порядке, то по геометрии у всего класса, включая отличника, стояли двойки и тройки. Дело, конечно, было не в том, что, никто ничего не учит, как утверждала учительница, а в качестве преподавания. Так или иначе, к окончанию 9 класса стройные столбики четвертных оценок в моём дневнике пополнились ещё несколькими тройками. Тогда же директор школы, собрав у себя родителей всех выпускников с ограниченными возможностями здоровья, прозрачно намекнула, что лучше бы нам, получив аттестаты о неполном среднем образовании, продолжить обучение в каком-нибудь училище. Окончательно пав духом, я уже и не надеялась, что пойду в 10 класс. Однако, узнав о моих терзаниях, учитель по русскому языку и литературе, к тому времени ставшая завучем, горячо заверила, что переживаю я совершенно напрасно.
Но сначала мне предстояло успешно сдать первые в жизни экзамены. Поскольку никто не счёл нужным сказать, что я имею полное право не сдавать два устных предмета по выбору, я добросовестно учила билеты по русскому языку и обществознанию. Впрочем, своим законным правом я в итоге всё же воспользовалась. Изложение с элементами сочинения и экзаменационную работу по математике мы с несколькими ребятами из параллели, имеющими те или иные ограничения в здоровье, сдавали отдельно от условно здоровых сверстников. Было ли сложно? Отнюдь, ведь такая форма проверки знаний давно стала для нас привычной. Полугодовые и годовые контрольные проходили именно в таком формате: на изложение обычно отводилось четыре урока, на сочинение — все шесть. Я практически никогда не пользовалась черновиком, ведь разбирать даже собственный почерк было проблематично. Сейчас искренне удивляюсь, как мне удавалось с ходу и без единой помарки так последовательно излагать свои мысли.

Прощайте, школьные дни

В 10 класс меня действительно приняли. Более того, формально даже перевели на индивидуальное обучение, хотя фактически я продолжала учиться вместе со всеми и даже посещала занятия по экономике, правоведению и социологии, которых не было в моей индивидуальной программе. Почему это гениальное решение не пришло никому в голову раньше, осталось загадкой. Из трёх параллельных классов было сформировано два: социально-гуманитарный, с углублённым изучением истории, языков и литературы, и физико-технический, с упором на физику, математику и информатику. Поскольку с девятого класса я ходила на элективы по русскому языку и истории, то без колебаний выбрала первое направление, а моя большая исследовательская работа по социологии стала одной из лучших в классе. В новый коллектив я влилась довольно быстро и, смею надеяться, даже пользовалась у одноклассников некоторым авторитетом. А вот на выпускной не пошла сознательно, о чём ни минуты не сожалела, так как ночные клубы — не моя стихия, да и выпускной после девятого класса, проходивший на теплоходе, меня сильно разочаровал.
В 2008 году, когда я выпускалась из школы, одиннадцатиклассники уже не в тестовом, а в обязательном порядке сдавали Единый государственный экзамен. Я же, хоть и вместе со всеми проходила подготовку к нему, предпочла снова воспользоваться льготой и написать пресловутое сочинение и контрольную работу по математике, а причин тому было несколько. Во-первых, ЕГЭ нужно было сдавать в другой школе, в новой обстановке, среди незнакомых людей. Во-вторых, о тьюторах в то время даже и мечтать не приходилось, а компьютером я не владела. Ну и в-третьих, поступать в вуз я не планировала, так как не видела для себя перспективы трудоустройства, а значит, и высшее образование мне ни к чему. И всё же благодаря счастливому случаю спустя четыре года я стала студенткой факультета журналистики, о чём с удовольствием расскажу вам в следующем номере.